Юбер аллес - Страница 214

214

— Но не будем терять драгоценного времени, — человечек сделал такое движение, как будто хотел взять Власова под локоть, но в последний момент сдержался. — Я так понимаю, вы здесь по делу, вы не просто зашли, м-м? У меня предложение: когда всё кончится, пойдёмте побеседуем, тут есть одно местечко, мы там сядем...

— А почему вы решили, что мне интересно разговаривать с вами? — усмехнулся Власов.

— Потому что вы сюда все же приехали, — ничуть не смутился юде, — вы же, я понимаю это таким образом, не для того здесь, чтобы узнать последние новости о здоровье фрау Рифеншталь?

— Российский режи-и-им, пытающийся подавить волю народа, стремящегося к свобо-о-оде... — тем временем вещал Лихачёв.

Власов услышал обрывок фразы и кинул взгляд на академика. Тот раззадорился, яйцевидная плешь порозовела, и даже пух на ней как-то поднялся. Зрелище было смешное и неприятное.

— Так вы не против насчёт чашечки хорошего кофе и небольшого разговора? — не отставал Гельман.

— И чем это я заслужил такую честь? — Власов уже всё понял, но хотел ясности.

— Ну, мы вас, некоторым образом, ждали, — галерейщик снова заулыбался, — то есть не лично вас, господин Власов, а кого-нибудь, так сказать, новенького, — ухмылка стала откровенно наглой, — вы ведь не просто так любопытничаете, ведь так? Не отвечайте, конечно. Ну, так если вы не против, хороший кофе — это всё-таки хороший кофе, не так ли?

Власов подумал, что в этом небольшом человечке умещается слишком много слов, и они сыплются из него слишком быстро. С другой стороны, не принимать приглашения Гельмана было бы странно. В конце концов, он пришёл сюда, в числе прочего, и ради того, чтобы посмотреть на лихачёвцев вблизи. То, что Гельман — видимо, играющий при Академике и Фрау достаточно важную, хотя и не вполне понятную роль, — его заметил и выделил из толпы, тоже было предсказуемо: похоже, он, Власов, был единственным новым лицом среди этого старичья. Интересно было другое — за кого именно Гельман его принимает?

— Что ж, если кофе и в самом деле хороший, — сказал Власов, смотря в глаза галерейщику, — можно и пройтись. Если угодно, сейчас. Здесь душно.

Мюрат Гельман открыл было рот, чтобы разразиться очередной тирадой, но тут произошло сразу два мелких, но неприятных события: в кармане галерейщика запиликал целленхёрер, и в ту же секунду из-за полки выскочил давешний старичок в картузе, которого старуха назвала Львом Фредериковичем.

— Э-гей, а вот и вы, Мюрат Александрович — задребезжал старичок, — доброго вам здоровьичка...

Целленхёрер Гельмана тем временем тонко, но назойливо звенел. Галерейщик пытался его вытащить из брючного кармана, но аппаратик, похоже, утонул в нём слишком глубоко. Другой рукой он умудрялся делать так некстати возникшему старичку неопределённо-дружелюбные знаки.

Наконец, трубка — крошечная, в серебристом раздвижном пенале, напоминающем шоколадку, — была извлечена из кармана, раскрыта и прижата к уху.

— Да... — бросил в трубку Мюрат, всё продолжая жестикулировать, — нет... нет... нет, не сейчас... нет, рано... Пока не приближайтесь... Когда я буду, дам команду, — наконец, скомандовал он, нажал отбой и утопил машинку в кармане.

— Здравствуйте, Лев Фредерикович, извините, что сразу не поздоровался, — нашёлся он, слегка кланяясь старичку.

Старичок чуть не взлетел в воздух — так энергично замахал он руками.

— Нет, ну что вы, ну какие извинения! Я так... я просто... подошёл, можно сказать... вы же человек деловой, у вас каждая минутка расписана, а мы тут с боку припёка...

— Голос разума негромок, но его невозможно заставить замолчать. Это сказал великий Фройд... — донеслось до Власова очередное лихачёвское высказывание.

На слове «Фройд» старикан поперхнулся и громко икнул. Власов мысленно пожелал ему подавиться.

— Вы, Мюрат Александрович, не слышали насчёт сегодняшнего? — продолжал старичок. — Говорят, что Фрау-то перед отъездом...

— Да, слышал, — буркнул Гельман с таким видом, как будто его собеседник ляпнул что-то не вполне приличное. — Извините, Лев Фредерикович, у меня разговор...

Лихачёв тем временем справился с кашлем и начал было цитировать Гёте, но сбился в цитате и снова закашлялся, на сей раз довольно-таки ненатурально. Власов решил, что академик просто забыл слова.

— Так вы, значит, не слышали, — нёс своё словоохотливый старикан, — сегодня Фрау даёт прощальный ужин, перед самым отъездом, значит... в самом Фонде и накроют...

Гельман посмотрел на Льва Фредериковича, как солдат на вошь — с бессильной злобой.

Старичок, как назло, в этот момент вытянул шею, пытаясь рассмотреть своего обожаемого кумира, который как раз повысил голос и вещал что-то о единстве цивилизованного мира.

— Так мы идём? — почти невежливо спросил Гельман, явно намереваясь как можно скорее отцепиться от слишком словоохотливого Льва Фредериковича.

Власов чуть было не ответил «да», но почему-то заколебался.

Лев Фредерикович тем временем сделал полшажка в сторону книжной полки и потянулся за какой-то книжкой. Книжка была высоко, маленький старичок не мог её достать.

Власов невольно перевёл взгляд на забавного человечка и вздрогнул. Скрюченные старческие пальцы на мгновение сложились вполне определённым образом.

Это был старый условный жест Управления, не использующийся уже лет тридцать. Власов сталкивался с ним, когда по служебным надобностям изучал документы, связанные с Фолшпилем. Насколько он помнил этот знак, он означал «нет».

Раздумывать было некогда.

214