Юбер аллес - Страница 213

213

Собравшиеся люди потянулись поближе к месту действия. Власов, наоборот, отошёл подальше, к полкам, чтобы не тереться среди этих неопрятных людей.

Наконец открылась дверь и появился Лихачёв.

Власов был знаком с внешностью этого странного человека только по фотографиям. Вживую его внешность не преподнесла никаких неожиданностей. Высокий, очень худой, с длинным лицом, которые некоторые почему-то называли «породистым». Одет в дорогой серый костюм — судя по всему, не покупной, а пошитый у хорошего портного. Вместо галстука и белой рубашки — водолазка кремового цвета (видимо, символизирующая свободомыслие: Власов читал в каком-то отчёте, что в России оппозиционные интеллигенты не носят галстуки, считая их «казённой одеждой функционеров»). Глаза у академика были как у больной птицы — как будто подёрнутые какой-то плёнкой. Яйцевидную лысину обрамлял встопорщенный белый пух.

Он кое-как устроился за столом и сделал слабый приветственный жест рукой. Тут же рядом с ним появился бокал и маленькая бутылочка с нидерзельтерской водой.

Стало тихо. Слышно было, как охранник наливает старику воду в стакан.

В полной тишине Лихачёв сделал два глотка.

— Друзья-а, — голос у него оказался неожиданно ясный и чёткий, хотя и не без стариковского подблеивания на ударных гласных, — я рад вас всех видеть... живыми и здоровыми, — со значением добавил он.

— Простите меня-а, но я не буду много говорить о своей книге, — продолжал Лихачёв, — тем более, что у меня есть более важные новости. Мы добились маленькой, но существенной побе-е-ды, — тут его голос дал козла особенно заметно, так что Власов невольно улыбнулся, — моя-а супруга Лени получила возможность завершить курс лече-е-ния в свободной стране-е-е...

Общество одобрительно зашумело. Власов же отметил про себя это «мы». Интересно, кого он имеет в виду: всех присутствующих, своё ближайшее окружение или лично себя?

— Но мы не должны... — старичок закашлялся, снова принялся пить воду. — Мы не должны-ы испытывать никаких иллюзий по этому поводу. Это лишь временная поблажка, вырванная дорогой ценой, — он со значением повёл очами.

Общество снова зашумело, на этот раз неодобрительно. Фридрих же подумал, что несколько дней диеты, — либеральные издания, впрочем, называли это «продолжительной голодовкой», — вряд ли так уж повредили здоровью академика.

— Сейчас, перед теми суровыми испыта-а-аньями, которые готовит нам исто-ория... — продолжил свои ламентации Лихачёв.

Власов настроился было слушать, но тут его мягко тронули за плечо.

Он резко обернулся и увидел белое лицо, окаймлённое аккуратной чёрной бородкой с бакенбардами. Половину лица закрывали огромные тёмные очки.

Лицо было знакомым: Власов совсем недавно видел его в соответствующем досье. Там этот человек значился как Мюрат Гельман, специалист по современному искусству.

— Извините за беспокойство, — человек с белым лицом неприятно улыбнулся, показав меленькие квадратные зубки, явно работа стоматолога, механически отметил Фридрих, — я так думаю, вы обо мне немного слышали. Меня зовут Гельман, Мюрат Гельман, консультант, очень приятно, — он выловил в воздухе руку Власова и с усилием пожал её.

Власов подавил вспыхнувшее было раздражение: он не любил рукопожатий вообще, и уж тем более неприятно было ручкаться с этим человеком. Ограничился тем, что с усилием выдернул руку у чрезмерно общительного консультанта.

— Фридрих Власов, — представился он.

— Очень, очень приятно, — расплылся в улыбке Гельман. — Приятно видеть новые лица. У нас, знаете ли, несколько застоявшееся общество, мы все друг друга знаем... Я так понимаю, вы из Москвы?

— ...наши це-энности... — пел-заливался Лихачев.

Власов сделал паузу. Отвечать прямо не хотелось: получилось бы, что он соглашается на положение допрашиваемого.

— Я слышал, что коренные петербуржцы недолюбливают москвичей? — отпарировал он, чуть подумав.

— Это типичная московская сплетня, — Гельман повёлся, или сделал вид, что повёлся. — Знаете, я сам не отсюда, но только в этом городе я понял, что такое настоящая доброжелательность, я надеюсь, вы тоже это оцените... — слова лезли из галериста, как помёт из кролика. Сравнение было малоаппетитным, но ничего другого Власову в голову не пришло.

— Я догадался, что не отсюда, — заметил Фридрих без особой деликатности. — У вас странное имя для петербуржца.

— О, да, это забавная история. Родители у меня были большие франкофилы, знаете, у нас это бывает, наши предки здорово помогли царю против Наполеона и, признаться, прогадали, и сильно прогадали... — Власов сообразил, что галерейщик имеет в виду российских юде; само по себе происхождение Гельмана его не смущало, но людей, которые не просто не скрывают, а при первом же знакомстве норовят подчеркнуть свои юдские корни, он недолюбливал — было в таком поведении нечто от истерика, кричащего, что он совершенно спокоен.. — Вот меня и назвали в честь Мюрата, — продолжал Гельман, — был такой, знаете ли, наполеоновский маршал...

— Знаю. Он, кстати, плохо кончил.

— Ну, в общем, да... Зато отличался решимостью и бесстрашием.

— А также хвастовством и склонностью к предательству, — напомнил Фридрих. — Наполеона он предал.

— Ну, что значит «предал», — пожал плечами Гельман, — это ведь политика, к ней неприменимы обычные стандарты... Наполеон, в конце концов, захватывая власть, тоже, по сути, нарушил присягу. Да и не только он... были и другие прославленные исторические деятели... — он сделал короткую паузу, и Власов не понял, было ли это намеком. Если да, то, похоже, галерейщик знает о нем больше, чем следует, и это скверно...

213