Юбер аллес - Страница 413

413

— Увы. Я был бы рад, если бы наш народ оказался исключением из общего правила. Но — вы видите то, что вы видите, — Мюллер сердито обвел рукой окружающее пространство.

Фридрих невольно проследил за его жестом и вдруг задержал свой взгляд, всматриваясь. Вдали сквозь листву обрамлявших аллею деревьев пробивался колеблющийся свет пламени — не слишком яркий в сиянии солнечного дня, но все же отчетливо различимый.

— Смотрите! — воскликнул он, вытягивая руку. — Снова зажгли Вечный огонь!

Вечный огонь в честь павших солдат Вермахта, горевший в пяти чашах Трептов-парка на протяжении сорока пяти лет, погас в первую же ночь после путча. Никаких официальных заявлений и разъяснений по этому поводу сделано не было; позже один из лидеров СЛС, когда к нему пробился журналист «Берлинер беобахтер» с этим вопросом, промямлил что-то насчет экономии газа. Его товарищи по партии, впрочем, были более откровенны, прямо призывая в своих газетах «сровнять фашистское капище в Трептов-парке с землей» и выстроить на его месте мемориал жертв нацизма или, еще лучше, торговый комплекс.

Мюллер, машинально вскинувший голову на слова Фридриха, тут же вновь опустил ее.

— Нет, — проворчал он. — Я там уже был. Это просто жгут мусор.

Некоторое время оба молчали. Затем Мюллер, тяжело опираясь на зонт, поднялся.

— Пойду, пожалуй, — сообщил он. — Не знаю, увидимся ли мы еще. Я собираюсь уехать из Берлина. В последнее время этот город смердит. This city stinks, как сказали бы наши новые скунсообразные друзья... Прощайте, Фридрих. И помните — теперь каждый сам за себя.

Власов тоже встал, а затем, повинуясь внезапному порыву, вытянулся, щелкнув каблуками и отрывисто вскидывая руку в недавно еще официальном жесте. Мюллер скептически усмехнулся, но затем лицо его посерьезнело, и он отсалютовал в ответ; на миг его выправка вновь вернулась. Потом он повернулся и пошел прочь, не оборачиваясь.

Оставшись один, Фридрих некоторое время стоял, не двигаясь с места. Затем зашагал в ту сторону, где сквозь листву мерцало пламя.

Через пару минут, свернув с асфальтовой дорожки на гранитные плиты, он подошел к каменной чаше Вечного огня. Ее подножие с цитатой из Дитля кто-то уже заляпал красной краской. В самой чаше, как и предупреждал Мюллер, дымно горел мусор, коего после массовых гуляний, устроенных по всему городу в честь победы демократии, набралось преизрядно. Что ж, подумал с горькой усмешкой Фридрих, хорошо, что его, по крайней мере, убирают. Во всяком случае, пока.

Некоторое время Власов просто смотрел на огонь, а затем сунул руку за пазуху и нащупал плотный бумажный пакет.

Тогда, после воздушного боя, эти бумаги лишь чудом не достались русским: Фридриху удалось взять их на испуг и не позволить себя обыскивать, хотя они имели на это полное формальное право. Он лишь подчинился их требованию сдать оружие; его задержали и после передали представителям имперского посольства. С тех пор пакет оставался у него, и ни одна живая душа об этом не знала. События, начавшиеся в Райхе вслед за гибелью Клауса Ламберта, развивались столь непредсказуемо, что Фридрих не решился вбросить в игру новый козырь, не зная, на чью чашу весов он упадет. «И передайте их своему начальству. Своему, а не российскому. Но лучше, конечно, чтобы их совсем не нашли.»

Фридрих, бросив быстрый взгляд по сторонам, достал пакет. И тут же в его сознании зазвучал другой голос: «Только не надейтесь, что удастся прожить на пенсию. Скоро двух тысяч марок в месяц не будет хватать даже на хлеб... На улице окажутся тысячи пилотов... Помните — теперь каждый сам за себя!»

В его руках были несчетные миллиарды марок. Или теперь и впрямь лучше говорить — долларов? И что ему за дело до России — страны, некогда фактически изгнавшей своего спасителя — Власова-старшего, а ныне обзывающей оккупантом, вкупе с остальными дойчами, и Власова-младшего? Страны, где памятник Воину-Освободителю был взорван под улюлюканье пьяной толпы, даже несмотря на протесты каких-то деятелей из ООН, признавших его мировой культурной ценностью? Что ему за дело до атлантистских концернов, которые ринутся скупать по дешевке богатейшие месторождения, до быдловатых русских нуворишей, которые станут вспухать на спекуляции ресурсами, как поганки после дождя, до бандитских войн, которые захлестнут Россию похлеще, чем Америку тридцатых годов? Что ему за дело...?

Фридрих размахнулся и швырнул пакет в самый центр горящей мусорной кучи.

Он стоял и смотрел, пока не убедился, что от архива Шмидта не осталось ничего, кроме пепла. Затем развернулся и зашагал прочь.

NACHSPIEL

23 августа, пятница, вечер. Нью-Йорк, Мэнхэттэн, Лафайетт Стрит, 281.

Заведение на Лафайетт-стрит не изменилось. Матовая дверь без вывески всё так же сияла розовато-жёлтым. Открыв её, Майк увидел всё того же медведя в портупее и красноармейской ушанке. Афиша в лапе, правда, была новая. Рональдс зачем-то присмотрелся к бумажке — и к своему удивлению понял, что это не реклама очередного русского певца, а объявление о приёме на работу. Некие «Владимор Страйз и Айзек Лысакобылко Лимитэд» — именно так было написано кириллицей — искали «первичных дистрибутеров» для работы на «перспективном российском направлении». Род деятельности компании, насколько мог понимать Рональдс, указан не был, реквизиты — тоже. Текст был только на русском. Вместо контактного телефона указывалось: «обратись для контакта посредством бармен».

В зале тоже было без перемен. Те же зеркала, те же знамёна, тот же шум, та же табачная вонь. Майк, впрочем, различил в ней струю благородного сигарного дыма.

413