— Почему ты его, кстати, повесил, а не устроил передоз, как собирался?
— Да вот представь себе — нечего было ему вколоть. Весь штрик-то пришлось потратить на Вебера. А запас той дряни, которой я пичкал Кокорева обычно, как раз закончился, и новую порцию я мог получить лишь через два дня. Даже имея своих людей в ДГБ, это далеко не так просто — все же система контроля и учета там весьма серьезная, а на помощь с самого верха рассчитывать не приходилось — Бобков непременно поднял бы шум... Ну и вот, ждать я не рискнул. Твой приезд заставил меня понервничать.
— Польщен твоим высоким мнением о моих сыскных способностях, — криво усмехнулся Власов, — к сожалению, оно не очень оправдалось.
— В конечном счете все же оправдалось, — ответил усмешкой на усмешку Эберлинг, указывая взглядом на пистолет. — И это подводит нас к главному вопросу. Что мы теперь будем делать, Фридрих?
— А ты как думаешь? — Власов чуть шевельнул стволом.
— Я думаю, что ты не меньший патриот Райха, чем я, — размеренно произнес Хайнц. — Не каких-то отдельных субъектов, играющих в свои политические игры, и не казенных параграфов, не способных охватить все многообразие реальной жизни. Райха. И ты разумный человек, понимающий, что лучше потерять часть, чем целое. Поэтому... нет, я не прошу тебя помогать мне. Просто не мешай. Четырнадцать часов спустя... теперь уже даже меньше... дело будет сделано. Почему бы в эти четырнадцать часов тебе не заняться чем-нибудь другим? Твоей карьере это не повредит, я обещаю. Крайними окажутся Мюллер и кое-кто еще из верхушки Управления.
Фридрих ответил не сразу. Некоторое время он молча смотрел на своего друга и, казалось, сосредоточенно размышлял.
— Я полагаю, Хайнц, — произнес от наконец, — что опасность для Райха, о которой ты говоришь, может быть реальной. Хотя я не могу знать этого наверняка, не перепроверив твои источники и твои выкладки — это азы нашей работы, и ты это знаешь. Но даже если твои расчеты верны, это не может служить оправданием твоих действий. То, что ты затеял — это преступная авантюра, и, полагаю, глупая преступная авантюра. Ради того, чтобы спасти Райх, ты намерен взорвать его изнутри. Ты в одиночку возомнил себя спасителем Отечества, совершенно не интересуясь мнением Отечества на сей счет — будь то миллионы райхсграждан, которых ты готов ввергнуть в потрясения, или единицы экспертов, которые, вероятно, способны предложить разумные альтернативы твоему плану. Напомню, что один такой вот любитель простых решений, считавший, что единственное политическое убийство избавит от всех проблем, в итоге вызвал Первую мировую войну. Конечно, у государств-участников были для нее и более веские причины, и все же именно он стал тем, кто поднес факел к бочке с порохом... Я не намерен допускать такого сейчас. Ты с легкостью переступил через присягу и закон, но я исполню свой долг офицера и патриота, и тебе не удастся меня отговорить. Ты арестован, Хайнц.
— Жаль, — произнес Эберлинг, не меняясь в лице. — Я ждал от тебя подобного, и все же надеялся, что ты поймешь... Ладно, оставим высокие материи. Я даже не буду апеллировать к нашей дружбе. Поговорим о вещах сугубо практических. Я предлагаю тебе сделку.
— Ты что же, надеешься меня подкупить? — презрительно произнес Власов. Вот так всегда — сначала разговоры о высоких идеалах, о судьбах Отечества, а в итоге — банальная взятка. Но неужели Хайнц пал настолько низко?
— Я не настолько скверного о тебе мнения, чтобы предлагать деньги, — криво усмехнулся Эберлинг. — Я проиграл, признаю. Ты хочешь предотвратить убийство Ламберта? Хорошо. Но мой арест тебе в этом не поможет. Зайн прекрасно справится без меня. А где он, ты не знаешь, и найти его за оставшиеся четырнадцать часов вряд ли сможешь. Более того, ты даже не знаешь, кому из московских оперативников можно доверять... Мое предложение: я сдаю тебе Зайна. И всех, кто участвует в операции — по крайней мере, тех, о ком я знаю. Впрочем, они — прикрытие, главное — Зайн. За это ты не докладываешь обо мне — только обо мне лично — в течение двенадцати часов. Только двенадцать часов, больше я не прошу. Я понимаю, что на допросах остальных моя роль все равно вскроется. Но этого времени мне хватит, чтобы скрыться.
— И куда ж ты намерен бежать? — усмехнулся Фридрих.
— Россия — большая страна, — пожал плечами Эберлинг. — И в ней живет много людей, говорящих с легким дойчским акцентом.
— Я был лучшего мнения о тебе, Хайнц, — покачал головой Власов. — Устроить заговор ради высших интересов — это вполне в твоем духе. Но бежать от ответственности, выкупая собственную голову головами подельников...
— Можешь думать обо мне, что хочешь, — резко произнес Эберлинг. — «Трус», «подлец», что ты там еще хочешь сказать? А я тебе скажу, что класть голову под топор, когда от этого никому нет никакой пользы — попросту глупо. Если бы от моего ареста была хоть какая-то выгода Райху, тогда другое дело. Но ее нет. Все, что я знаю — скажу и так. Так что какой смысл?
— Где у меня гарантия, что ты действительно все скажешь? — хмыкнул Фридрих.
— А где у меня гарантия, что ты действительно дашь мне двенадцать часов? — парировал Эберлинг. — Мы должны просто поверить друг другу. Поверить в последний раз.
— Я тебе уже верил, — жестко констатировал Власов. — Думаю, будет куда надежней, если тебя допросят по всем правилам.
— Для этого меня надо еще взять, — ощерился Эберлинг. — Нет, не размахивай пистолетом. Знаешь русский анекдот: «Что вы будете делать с курицей, если она перестанет нестись? — Я ее зарежу. — А разве это поможет?» Убить меня ты можешь в любой момент, а вот взять в пригодном для допроса виде... Учти, мне терять нечего. За все, что я сделал, мне так и так полагается расстрел. Так уж лучше я погибну от пули сейчас, быстро и чисто, чем после допросов и всего прочего.