Юбер аллес - Страница 307

307

— Имел неудовольствие... сегодня собирался сделать это с большей результативностью, но этот тип как в воду канул, — произнеся эти слова, Власов впервые задумался, что, возможно, исчезновение галерейщика связано не с его безответственностью и постоянно возникающими «обстоятельствами», о которых его извещают по целленхёрерам, а с чем-то более серьезным и неприятным. — Как думаешь, возможно, что он и впрямь хотел сообщить нечто важное, но потом испугался и пустился в бега?

— Хмм... В принципе, не исключено. Особенно если кто-то помог ему испугаться.

— Или еще хуже.

— Вот в этом сомневаюсь. Гельман и раньше крутил всякие подозрительные дела и всегда выходил сухим из воды.

— Все мы живы, пока не умрем, — хмыкнул Власов. — А среди людей, имеющих касательство к нашей теме, в последнее время наблюдается аномально высокая смертность. Или случаются другие неприятности. Про главреда «Либерализирунг» читал? А сегодня утром... — и Фридрих рассказал, что случилось с еще живыми членами семейства Галле.

— Ну это, похоже, чистый криминал, — заметил Эберлинг, выслушав. — Спаде едва ли связан с политикой.

— Скорее всего. Но я уже ни в чем не уверен.

— Вот что я еще хочу сказать по Фонду. Он тоже неоднороден, я бы даже сказал — слишком неоднороден. Допрашивать здесь мы, сам понимаешь, никого не имеем права. Но там могут быть люди, сами ищущие контакта с нами.

— На приеме у Фрау у них была такая возможность, но, в общем, никто...

— Но все ли они были на приеме? Думаю, нет. Проверь по имеющимся досье.

— Легко сказать. Думаешь, я запомнил всех, кто там был?

— Во всяком случае, это какая-то зацепка. Или вообще люди, уже отошедшие от лихачевского кружка. Ничего свежего они, конечно, не знают, зато могут охотно поделиться старой информацией, которая тоже может дать определенные ниточки...

— Пожалуй, это мысль. Личные обиды людей, порвавших с некой организацией, никогда не следует недооценивать. Ладно, придется-таки рыться в архивах. Держи меня в курсе, если узнаешь что-то интересное.

— Непременно.

И Власов принялся листать платтендаты лихачевцев, присматриваясь к фотографиям и пытаясь вспомнить вечер у Фрау. Все-таки, как ни тренировал он свою память на лица, это была не самая сильная его сторона. Но вот его внимание привлекло худое старческое лицо с безупречно нордическими чертами, которые, однако, портила крупная коричневая родинка на носу. Среди гостей фрау Рифеншталь было немало людей в годах, но этого старика Фридрих точно не видел — при выработанной привычке обращать внимание на особые приметы эту родинку он бы запомнил. Так, Хорст Раушенбах, хауптман Люфтваффе в отставке... Фридрих почувствовал невольную симпатию к этому человеку, какую всегда ощущал к товарищам по пилотскому братству; хорошо бы он не был замешан ни в чем скверном... ну, естественно, ветеран войны, Железный Крест второго класса, войну начал во Франции, Пятьдесят первый бомбардировочный гешвадер «Эдельвайс», Битва за Британию, Первый гешвадер «Хинденбург», Восточный фронт, группа армий «Север», ранение, госпиталь, женитьба на русской медсестре ... забавный поворот судьбы — бывший летчик в конце концов осел в том самом городе, который некогда бомбил... Дочитав справку до конца, Власов не обнаружил ничего примечательного — похоже, к «Ингерманландии» Раушенбах примыкал постольку-поскольку и заметным активистом не был, если, конечно, оперативная информация верна. Но некая деталь все же зацепила внимание Фридриха. Он поспешно загрузил совсем другой дат и сверил цифры. Ну конечно! KG51 — именно там, и в то же самое время, служил цу Зайн-Витгенштайн до своего перехода в ночные истребители!

Совпадение? Или то самое пересечение по нескольким темам?

В следующую минуту Власов уже набирал номер Раушенбаха. В трубке потекли длинные гудки, но Фридрих с надеждой ждал, помня, что имеет дело со старым человеком. Действительно, после восьмого гудка бывший бомбенфлигер взял трубку. Власов начал разговор осторожно, с военно-исторической тематики. Раушенбах подтвердил свое знакомство с князем и согласился на личную встречу. Когда? Да хоть сейчас, он в этот вечер совершенно свободен! И Власов поехал к нему через полгорода, на Приморское шоссе... чего, как выяснилось, делать совершенно не следовало. Старикану было просто-напросто скучно и охота поболтать с соотечественником, да еще и коллегой по летной работе. Князя он видел мельком, два раза в жизни, еще во время войны — они служили в разных группах — и больше никаких сведений о нем не имел. «Ингерманландией» заинтересовался по соображениям вовсе несерьезным — как он сам поведал со смешком, в юности был влюблен в Лени Рифеншталь, заочно, разумеется, еще по тем фильмам, где она снималась как актриса, и вот на старости лет, долгие годы прожив с ней в одном городе, захотел все-таки свести с ней знакомство. Нет, разумеется, уже без каких-либо романтических планов, что вы, в нашем возрасте это было бы смешно, просто было любопытно... Идеи ультрагерманистов поначалу показались ему интересными, он и сам считал, что после Обновления в Райхе начался закат истинно германского духа, потому, собственно, он никогда и не стремился вернуться в Фатерлянд, но постепенно он разочаровался в этих людях, которые много говорят и ничего не делают, да еще якшаются с какими-то подозрительными людьми, включая самых натуральных юде — и перестал посещать их собрания. Власову следовало бы уйти, как только он убедился, что старик не знает ничего конкретного, в том числе и о «подозрительных людях» — но обижать ветерана, обрядившегося ради такого случая в парадный китель с Железным крестом и серебряным знаком за ранение, все-таки не хотелось, а попытки вежливо откланяться пресекались в зародыше. Сперва Раушенбах потчевал гостя чаем с вареньем, затем, хитро улыбаясь, извлек из бара графинчик с ненавистным Фридриху запахом и, после решительного отказа Власова, сказал: «А я все-таки пропущу по маленькой», произнеся последние слова по-русски без малейшего акцента. После выпивки ветерана потянуло в философию, и он принялся распространяться о том, что русские, в принципе, не такие плохие люди, гораздо лучше каких-нибудь негров, и при наличии вдумчивого и твердого руководства способны на многое, он даже был женат на русской, пока Лили не умерла восемь лет назад, да, очень жаль — но причислять их к арийцам, к расе господ — это, конечно же, попросту нелепо. Он понимает, здесь политика, в свое время арийцами называли даже узкоглазых японцев, этих горе-союзничков, которые медлили с ударом по России до последнего — но все-таки хотя бы между своими вещи надо называть своими именами: у слуг тоже есть место в этом мире, и хорошие слуги необходимы господам, а значит, вносят свой вклад в господские свершения, но все-таки господа — это господа, а слуги — это слуги, и смешивать их негоже. Санкт-Петербург — конечно, прекрасный город, даже намного красивей его родного Киля, но кто создал всю эту красоту? Все эти Растрелли, Монфераны — где там хоть один русский? И даже если таковой отыщется — он окажется лишь прилежным учеником арийских мастеров. Все, что в России есть прекрасного, создано либо европейцами, либо в подражание Европе. Собственно же русское искусство — это лапти, балалайка и икона «Троица», которая по своему живописному уровню куда ближе к наскальным фрескам дикарей, чем к полотнам эпохи Возрождения, создававшимся примерно в тот же период...

307