Власов понял, что его друг пьян. Хайнц всё ещё пытался поддерживать осмысленный разговор, но ему это удавалось всё хуже.
— А теперь вообрази, — тараторил Эберлинг, — некий германский политик первого ряда из правого крыла НСДАП неожиданно посещает Санкт-Петербург! И делает там заявление. Какое? Ну, например... Например, озвучивает идею референдума о вхождении Бурга в состав Райха в качестве независимой земли. Мосюк, конечно, лезет на стенку. «Ингермандландцы» становятся единственной договороспособной силой. Левые политики воют. А наш дорогой Райхспрезидент оказывается в крайне неудобном положении: любое решение будет выглядеть слабым. Скверный сценарий, скажешь? И я скажу, что скверный. Но технически вполне осуществимый... А я ведь говорил шефу... Если кто-то из этих ослов... — Хайнц, не договорив, поднялся. — Извини, у меня опять это самое... я сейчас... подож-жди... — он поднялся, и, пошатываясь, направился к выходу.
Власов с сожалением посмотрел ему вслед. Было понятно, что Эберлинг сильно превысил приемлемую для нормального дойча дозу алкоголя, и сейчас будет отсиживаться в туалете, облегчая желудок и глотая таблетки... если они у него есть. Сам Фридрих был довольно устойчив к опьянению — судя по результатам алкопробы, обязательной для сотрудников Управления, он унаследовал от отца славянские гены, отвечающие за избыточную выработку алкогольдегидрогеназы. Но при всём том Власов не употреблял алкоголя, приняв принципиальное решение в семнадцатилетнем возрасте. А вот с Хайнцем что-то очень сильно не в порядке...
Фридрих заставил себя выкинуть из головы мысли о проблемах друга и постарался переключиться в рабочий режим. Итак, допустим, некий правый политик первого уровня оказывает публичную поддержку бургским сепаратистам. Вопрос только в том, кто из правых политиков осмелится на такой ход. Потому что он означает объявление войны лично Райхспрезиденту Вальтеру Шуку. Который, при всём своём либерализме, подобного не простит никому и никогда. Такое может сделать только человек, готовый к открытой конфронтации...
В кармане завибрировал целленхёрер. Власов потянулся было к аппаратику, но вовремя разобрал, что это морзянка.
Сообщение было коротким. «РАСПЛАТИСЬ. ВЫЙДИ. ХАЙНЦ».
Следующие десять минут ушли на оплату счёта и сборы. На сей раз в гардеробной народу было немного. Облачаясь в куртку, Власов краем глаза заметил чей-то знакомый профиль, но не успел понять, чей. Интуиция промолчала — видимо, ничего интересного.
Эберлинга на улице не было. Власов прошёл немного по Старому Арбату, ожидая какого-нибудь сигнала. Наконец, целленхёрер подал признаки жизни — на этот раз самым обычным звонком.
— За тобой хвост, — тихо прошелестело в трубке. — Иди к «Праге» и сворачивай в первый переулок справа. Дверь с зелёным фонарём. Открывается внутрь, — в трубке зачастили гудки.
Власов чуть ускорил шаги, постепенно прижимаясь к правой стороне улицы. Незаметно нырнуть в переулок было совсем несложно. Тут же он увидел зелёный фонарь над крохотным крылечком с изящными чугунными перильцами. Власов вбежал по ступенькам, толкнул дверь от себя и проник внутрь. Тихонько щёлкнул замочек.
За дверью стоял Хайнц — напряжённый, собранный, и на вид совершенно трезвый. Он молча взял Власова за руку и быстро провёл через тёмную лестничную клетку к маленькой стеклянной двери, освещённой изнутри.
Это оказалась комнатка охраны. Высокая седая женщина неопределённого возраста сидела перед современно выглядящим рехнером и смотрела в маленький монитор, на котором была видна часть улицы.
Увидев Эберлинга, она заулыбалась, показывая ровные белые зубы — явно вставные.
— Grüss Gott, — по-австрийски поздоровалась она с ним. — У тебя неприятности, мой мальчик?
— Ничего особенного, тётя, — неожиданно мягко ответил Хайнц. — Мне нужно посмотреть, что там у нас на улице.
Седая женщина без всякого удивления развернула монитор в его сторону. Камера как раз успела поймать спину уходящего прохожего.
— Тётя, включи запись, — попросил Эберлинг. — Последние три минуты, пожалуйста.
— Сколько можно, — проворчала тётка, старательно добавляя в голос напускного недовольства, — у тебя всё время какие-то странные дела... — она пощёлкала кнопками и вывела на второй монитор, поменьше, изображение той же улицы. — Если я тебе не нужна, я пока отойду, — с видимым облегчением сказала она и поднялась с места. — Когда закончишь со своими делами, тут есть звоночек, ты знаешь. Позвони мне, я вас провожу. Только тихо, ладно?
Фридриху очень хотелось задать другу пару вопросов, но он понимал, что здесь и сейчас это может быть неуместным. Тем более, тот явно не собирался отвечать — он напряжённо смотрел в оба, буквально — в оба монитора. Увы, ничего интересного на них не было: запись показала только самого Власова, быстро идущего по переулку. На большом мониторе было пусто.
— Очень странно, — сказал, наконец, Эберлинг. — Я думал, он сейчас появится.
— Кто? — наконец, позволил себе открыть рот Власов.
— Тот тип... Это ещё что такое? — Хайнц приник к экрану, на котором появилась человеческая фигурка. — Неужели она?
— Так кто же? — переспросил Власов, пытаясь заглянуть другу через плечо. — То он, то она?
— Девка. Она на тебя в «Калачах» пялилась через весь зал, — снизошёл до объяснений Хайнц. — Если бы я не знал, что ты не интересуешься женщинами... — он мазнул световым карандашом по экрану, изображение увеличилось. — Знаешь её?
Власов прищурился — и с облегчением рассмеялся. По переулку, прижимаясь к стене, шла девушка в белой шапочке и шубке, судя по всему, криво застёгнутой, наверняка второпях. Она крутила головой, кого-то высматривая. Заляпанные снегом очки зловеще поблёскивали в свете зелёного фонаря. Вид у девушки был чрезвычайно растерянный: она явно кого-то искала.