Фридрих внимательно посмотрел на Эберлинга: он должен был понимать, можно ли говорить об этом здесь. Тот невозмутимо вернул взгляд.
— Это не вполне понятно. Судя по тому, что я знаю сейчас, готовится неожиданный приезд в Москву кого-то из наших политиканов. Визит официальный: его санкционирует российское руководство. Скорее всего, политикан при должности. И, что называется, знаковая фигура. Будет что-то сказано. Визиту препятствуют влиятельные круги — и у нас, и здесь. Ожидается скандал. Это пока всё.
— Н-да, — Хайнц прожевал очередной кусочек утки, запил пивом. — У меня есть кое-какая информация из дома... а ещё больше — от наших друзей здесь. Это не слухи. Что-то такое и в самом деле готовится. Конкретно — где-то на Масленицу ожидается визит в Россию кого-то из политиков верхнего уровня. Что, в свою очередь...
— Стоп, — Власов взмахнул рукой. — Ну, допустим, ожидается чей-то официальный визит. В последние годы в Россию из Райха ездят мало, особенно если дело касается фигур первого уровня. Допустим, решено взломать лёд. Но это не сенсация и тем более не скандал. Даже если сюда прилетит сам Райхспрезидент. Разве что он прилетит на «Норде»... — мрачно пошутил он.
— Ну, в общем, ты прав, — согласился Эберлинг. — Никакого скандала в таком визите нет. Но шум всё-таки ожидается. В Россию собирается какая-то известная политическая фигура. При этом обладающая какими-то официальными полномочиями. Если же учесть то, как взбудоражены либералы...
— Понятно, — Власов схватил идею. — Крупный оппозиционный политик либеральной направленности. Летит в Москву, чтобы выступить здесь с каким-нибудь сильным заявлением. Повод тоже ясен: референдум. Вопрос: что такого страшного он может произнести именно в Москве?
— Мало ли что. Разные бывают варианты... — Хайнц в задумчивости отхлебнул пива. — Ну, например... например — призвать райхсграждан, живущих в России, голосовать против сохранения нынешнего устройства Райха... Их тут довольно много. Те же фольки имеют двойное гражданство через одного. Вот и вариант.
— Извини, это чушь, — Власов вытащил из вкусного соуса грибочек, наколол на ту же вилку кусочек мяса и аккуратно отправил всё это в рот. — Начнём с того, что сколько-нибудь официальное лицо ничего такого говорить просто не имеет права. Это несовместимо с должностными обязанностями. Разве что независимый политик... Но кто? Кто там в СЛС достаточно влиятелен? У них нет ни одного запоминающегося лидера — я имею в виду, такого, который реально что-то значит. Ну, допустим, какая-нибудь Новодворская. Или кто там у них от христианских демократов... Да хоть бы даже Лех Валенса, если его выпустят из-под очередного ареста. Всё это — не такие события, чтобы устраивать по этому поводу столько возни. Но главное — в чём смысл? Проповедовать фолькам вредные для Германии идеи — это просто смешно. Что в Варшаве, что здесь. Фольки — опора Райхсраума... — тут он вспомнил Марту Шварценеггер и запнулся.
— Я только высказал гипотезу, — легко сдал назад Эберлинг. — Есть и другие возможности. Помнишь, как тогда Кёлер грохнул в Варшаве про покаяние?..
— Ну и что он этим добился? — пожал плечами Фридрих. — Сейчас его уже все забыли. Просто идиот.
История с Хорстом Кёлером была и в самом деле идиотской. Престарелый лидер кёльнских христиан Кёлер когда-то был наиболее реальным кандидатом на лидера объединённой оппозиции. Однако в разгар польских событий этот умеренный до трусости политик сделал, наконец, ошибку: приехал в Варшаву и выступил по польскому телевидению с пламенной речью о неких «преступлениях хитлеровских войск» по отношению к полякам и призывом к соотечественникам-дойчам «по-христиански покаяться». Речь была и вправду сильная: впоследствии Управлению пришлось потрудиться, разыскивая тех, кто её написал на самом деле. Что касается самого Кёлера, то с ним обошлись просто — подняли кое-какие документы времён войны, из которых следовало, что капрал Кёлер во время польской кампании был разжалован в рядовые за «чрезмерную жестокость в обращении с пленными»... Впоследствии Кёлер тихо уехал в Швейцарию, где пристроился около «Евангелического радио». Учитывая католическое вероисповедание самого Кёлера, это было более чем показательно.
— Ну всё-таки. Кто-нибудь может сыграть в ту же игру здесь, — Эберлинг осторожно протёр губы салфеткой. — Референдум для многих — последняя ставка. Если всё пройдёт успешно, это будет последнее крупное политическое событие на много лет вперёд, в котором оппозиция сможет принять хоть какое-то участие. Либералы это знают и идут na vse tiaschkie...
— Во все тяжкие, — автоматически поправил Власов.
Хайнц промолчал, вознаградив себя ещё одни глотком пива.
— Хотя постой. Мы всё время говорим о либералах, — Власову пришла в голову идея, — а почему, собственно?
— Ну... У нас, конечно, есть хитлеровцы разных толков. Но что делать старичку из Национал-Патриотического Фронта в Москве? Понятно, что российское руководство его не примет. И слушать его здесь никто не будет. Вот уж точно.
— Нет, я не о том, — перебил Фридрих. — Что, если предполагаемый политик — член НСДАП?
— М-м-м... Допустим. Кто у нас там есть на левом фланге? Ну, несколько либеральничающих деятелей мы найдём. Тот же Шрёдер, например... ну этот, который хотел стать министром природоохранения... Смешной тип. Его знают полтора человека. Нет, отпадает.
— Есть ещё и правые, — напомнил Власов. — И это значительные люди.
— Есть, — согласился Эберлинг. — Но зачем правым ехать в Москву? Хотя... опять же, давай посчитаем головы. Кто там у них есть? Ну, старички — Ламберт, Шпитцер, фон Фриш. Ещё, может быть, Кирх, хотя вряд ли он решится на открытый демарш... Из молодых — Отто Ламберт-младший и Гюнтер Нетцер, но пока они не в игре. Теперь смотрим по старичкам. Фон Фриш не вылезает из своего поместья и пишет книги про дойчские консервативные ценности. Аудитория у него есть, но она чисто германская. Он никуда никогда не поедет, и уж тем более в Москву. Шпитцер мог бы выкинуть какой-нибудь фортель. Но он уже полгода ждёт назначения в Дойчебанк. Он будет сидеть тихо, по крайней мере сейчас. Остаётся Ламберт.