Юбер аллес - Страница 148

148

— Вы ничего не понимаете! Это было золотое время! — воскликнул на плохом дойчском какой-то бородатый старичок, доселе сидевший тихо. — С точки зрения культуролога, в двадцатые годы Берлин был самым интересным местом в Европе! Хотя бы потому, что это была неофициальная столица европейской гомокультуры... — он запнулся, почувствовав, что сказал лишнее.

— Вот именно, — с отвращением сказал Власов, — и ничего хорошего я в этом не вижу. — Кстати, как вы думаете, почему в Республике Израиль порядки куда жёстче, чем даже в Райхе? И особенно в этих вопросах?

— Я же говорил — гебульник! — снова встрял волосач. — Ишь как плетёт! Ишь как заворачивает!

— Игорь, я же тебя просил — без навешивания ярлыков! — рявкнул на соратника Эдик. — Давайте будем разговаривать серьёзно, — несколько успокоившись, сказал он Власову. — Вы умный человек, хотя и зашоренный. Но вы всё время воспроизводите нацистские пропагандистские штампы, а это очень раздражает. Попробуйте мыслить как внутренне свободный человек, и вы начнёте понимать нас лучше. Пока что вы слушаете только себя...

Фридрих слегка поморщился от такой бесстыдной демагогии. Но на лицах большинства слушателей проступило глупое самодовольство: судя по всему, себя-то они считали внутренне свободными и незашоренными. — Всё это очень хорошо, — сказал он, — но давайте всё-таки вернёмся к теме. Возможно, я и в самом деле обманут пропагандистскими штампами, но вы ведь можете с лёгкостью их опровергнуть? Итак, почему же...

— Пропагандистские штампы, — заявил Эдик, — действуют на подсознание и от этого кажутся убедительными. Опровергать каждый штамп по отдельности не имеет смысла, потому что они поддерживают друг друга. Вот, например, недавно вы навязывали нам ложное сравнение: с одной стороны, преступная карательная практика, и с другой — вождение машин в нетрезвом состоянии. Всякому разумному человеку понятно, что это совершенно разные вещи. Но вы упорно держитесь за эту глупую, детскую аналогию, потому что вам её когда-то внушили. Скорее всего, вы даже не помните, кто вам её внушил — ваши мозги уже промыты... Единственный выход — отвергнуть всю систему целиком, освободить свой разум от этих навязанных догм.

— То есть принять ваши догмы? — поинтересовался Власов.

— Сколько можно! У нас нет никаких догм, наше мышление свободно, а вы — в цепях! — снова взорвался Эдик.

— Вот именно! — высунулась толстуха.

Фридрих почувствовал, что проигрывает раунд и решил отплатить той же монетой.

— Вы навешиваете мне ярлык, — он вспомнил выражение плешивого, которое оказалось как раз к месту, — зашоренного человека, не способного отличить демагогию от корректной аргументации. Я понимаю, что вам удобно объявить всех несогласных с вами лично дурачками с промытыми мозгами. Вы также объявили себя свободным человеком, а на меня надели цепи...

— Я не надевал!.. — пискнул было плешивый, но Власов продолжал говорить, не обращая на него внимания:

— Вы стали внушать мне и всем остальным, что я в цепях. Что я не способен отличить корректную аналогию от некорректной, что мой мозг проштемпелеван, и так далее. Это типичное внушение. Не кажется ли вам, что вы, в своей борьбе с тоталитаризмом, сами незаметно им пропитались? Я посторонний человек, и мне это очень заметно... Вы когда-нибудь принимали участие в серьёзных переговорах — например, в деловой сфере? — внезапно сменил тему Фридрих.

— А... а почему вы спрашиваете? — только и нашёлся Эдик.

— Значит, не участвовали. Так вот: деловой человек должен ответить на множество неприятных вопросов, прежде чем он получит кредит под свой проект. Политик должен уметь отвечать на самые каверзные и неприятные вопросы, если он хочет получить кредит доверия народа к своей программе — а ведь политические программы несоизмеримо важнее частных дел. Я шёл к вам, ожидая увидеть сильных, уверенных в себе и своей правоте людей, способных отстаивать свои воззрения перед любым неприятелем. Я до сих пор думаю, что среди присутствующих такие есть. Но вот вы, Эдуард, и ваш соратник в ответ на мои очень простые рассуждения дважды сорвались на крик и грубость. Заметьте, никто, кроме вас, этого себе не позволял.

Это была тоже демагогия, причём достаточно беспардонная, но у Эдика вытянулось лицо: похоже, Власов задел какую-то чувствительную струнку.

— Так вот. Как деловой человек, я должен сказать: если мой партнёр по переговорам вдруг заговорит со мной так, как вы сейчас, я решу, что он собирается надуть либо меня, либо других. Заметьте, я не обвиняю вас в надувательстве. Но впечатление остаётся очень нехорошее.

На это Эдик не нашёлся что ответить — во всяком случае, сходу.

В повисшей тишине скрипнул стул, и, с преувеличенной озабоченностью глядя на часы, поднялся один из гостей, не понимавших английского. Кажется, ему давно хотелось покинуть собрание, но он не знал, как сделать это понезаметнее. И вот теперь, напротив, привлек всеобщее внимание.

— Извините, — бормотал он смущенно, пробираясь к выходу. — Пойду. Пора мне. Поздно уже.

Сразу же следом за ним встала бесцветная женщина за сорок, похожая на библиотекаршу из сельского клуба и за весь вечер не проронившая ни слова. Эдик сердито зыркнул глазами по сторонам, опасаясь цепной реакции. Менее всего ему хотелось, чтобы народ стал расходиться сейчас, оставляя поле боя за противником. Он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут где-то в задней комнате погрузившейся во мрак квартиры зазвонил телефон, и Ирина, сказав (наконец-то по-русски) «я возьму», поспешно вышла.

148